Груз - Страница 8

Англичане успели за это время рассказать мне о своей жизни практически все. Из их рассказа я сделал вывод, что быть пожизненным обитателем городка Хорнинг в графстве Норфолк — не такой уж подарок. Муж и жена были ровесники, вместе учились в школе. В Лондоне они были всего несколько раз в жизни, чаще они посещали город Норич. И всякий раз обедали там в вегетарианском ресторане — они были вегетарианцы. А еще у них были какие–то крайне серьезные претензии к Папе Римскому. Собственно, они мне подробно и даже кипятясь объяснили, какие, но я не очень понял.

Из полутора сотен, никак не меньше, встреч за восемь лет гладко и без сбоев прошла, я думаю, ровно половина. Каждая вторая была с приключениями разной тяжести. Самым простым и самым типичным было такое: в назначенный день и час на месте встречи никого нет. Это еще не причина пугаться — задержались в пути, поздно приехали, плохо ориентируются в чужом городе, заблудились в метро; есть второй, третий, четвертый резервные дни. Наконец, в Москве (правда, только в Москве) предусмотрена экстренная связь еще одного рода. У театра «Современник» есть две телефонные будки, а в каждой будке, как все прекрасно знают, имеется небольшая полка — чтобы удобно было листать записную книжку. Так вот, в критических случаях к нижней, изнаночной стороне одной из этих полок могло быть приклеено зашифрованное сообщение. Всего было предусмотрено два или три, уже не помню, трехбуквенных сочетания, означавшие: «Вышла непредвиденная задержка, с такого–то числа цикл возобновляется» или «Не ходите на встречи, больше команд не будет, ждите нашего связного», а может быть, и еще какие–то варианты.

Но частенько выходило так, что время на все эти нежности просто не выкраивалось. Надо было ехать в Ленинград или в Киев — встречать новые команды, или же в Крым — переправлять груз дальше, а нас всего трое. Приходилось разделяться: один оставался в Москве, ходил безо всякой подстраховки на места встреч, проверял телефонные будки, по утрам, с восьми до десяти, сидел дома на расстоянии вытянутой руки от телефона — еще с Фолькертом мы договорились, что в случае, если команда не прибывает, одному из нас утром может позвонить некто, говорящий по–русски, и попросить к телефону в одном случае Дмитрия Палыча, в другом — Анну Васильну (по–моему, было заготовлено пять вариантов), а потом, извинившись за ошибку, сразу повесить трубку. Каждое имя что–то означало.

Кажется, записка в будке у «Современника» могла появиться лишь в том случае, если бы почему–то невозможно было сделать этот звонок. Фолькерт уверял, что люди, которых он к нам посылает, ни в коем случае не знают ни наших телефонов, ни адресов, ни даже наших имен. Наш контакт возможен только и исключительно на основе взаимного опознания пакетов и обмена условными словами. Значит, звонить мог лишь кто–то постоянно живущий в Москве, говорящий по–русски и облеченный куда большим доверием, чем разовые контактеры. Подозреваю, имелась в виду Таня.

Такой звонок должен был непременно достичь адресата, поэтому следовало исключить самую возможность того, чтобы трубку мог взять случайный человек. Впрочем, за все восемь лет нашим партнерам всего однажды пришлось прибегнуть к подобной мере, но позвонили не мне, а Алексу, а я все забывал его спросить, мужской это был голос или женский. Когда же, чуть не год спустя, вспомнил и спросил, уже Алекс успел запамятовать половую принадлежность голоса. Мне кажется, я бы сразу узнал голос Тани.

7

Мы, конечно, постепенно разболтались: забывали дежурить у телефона, да и дела не всегда позволяли, особенно когда останешься в Москве один, друзья укатили в Питер, или в Киев, или в Прибалтику (переправляли мы свою добычу не только в Крым), а тебе совершенно ясно, что никакой команды уже не будет.

Разумеется, всегда маячила тревожная мысль, что команда не прибыла именно потому, что ее взяли на границе, причем помимо груза у них оказался еще и калькулятор с секретным посланием к нам, а взяли на границе потому, что часовые наших рубежей обзавелись наконец рентгеновскими установками для выяснения разных интересных вопросов, как то: нет ли в автомобиле пустот, не предусмотренных конструкцией, а если есть, то не заполнены ли они, упаси Бог, чем–нибудь.

Собственно говоря, наличие пустот можно было, наверное, установить и без всяких рентгенов, достаточно было промерить дно и крышу машины кронциркулями, чтобы заметить их избыточную толщину. Но, как объяснил мне кто–то, один из советских генсеков превратил пограничников из самостоятельного прежде войска в подразделение КГБ, и по этой причине они финансировались по остаточному принципу. Нам хотелось в это верить, но мы понимали, что беда все же могла однажды случиться.

Кстати, я не раз спрашивал у прибывших: «При вас ли осматривают автомобиль?» — «Нет, — неизменно отвечали они, — загоняют в какой–то ангар и осматривают там». Я не мог этому не радоваться. Редкий человек хладнокровен настолько, чтобы сохранить спокойствие, видя, как досмотр приближается к тайникам. Думаю, что рыцарей двойного дна ловили бы гораздо чаще, если бы подобные операции проделывались у них на глазах, а кто–то из таможенников наблюдал бы за их вазомоторными реакциями. Но нашим доблестным, к счастью, важнее было скрыть свою замечательную технику и методы досмотра, либо полное убожество того и другого. В связи с чем, вплоть до нашего провала в восемьдесят девятом году, границы пересекались как по маслу.

Но это легко говорить теперь, когда все давно позади, а тогда каждая задержка порождала тревогу: «Ну, наверное, на этот раз промером или простукиванием обнаружили двойное дно. Открыть не смогли, стали сверлить. По сыплющейся трухе поняли, что находится внутри, и на радостях вскрыли машину, как консервную банку». Запирательство бесполезно, да и с какой стати будут запираться почти случайные люди. Конечно, им неизвестны наши имена, адреса, телефоны, но они знают места и время встреч, знают, как нас опознать.