Я поворачиваюсь на каблуках. О радость! Варяг, до того предъявлявший мне только правый профиль, теперь демонстрирует левый: он решил завязать шнурок, для чего развернулся и водрузил ножищу сорок седьмого размера (сразу вижу, у самого такой) на скамейку. Наш человек, кстати, так бы не поступил. Но радуюсь я не этому. В его левом ухе — серьга, именно серьга, мочка продырявлена. Конечно, человека с такой броской приметой нельзя было отправлять в пуританский Совок, но какое счастье, что его все же отправили! Едва ли гебуха дошла до того, чтобы иметь в запасе агентов с продырявленными ушами.
Я встряхиваю пакет, опускаю в него «Новый мир», уже заворсившийся от постоянного скручивания в трубку, делаю шаг к скамейке и вдруг понимаю, что целью, к которой по диагонали через платформу бежит женщина, являюсь я. «Санечка, — слышу я. — Ну конечно!» Я крепко схвачен за плечи.
Боже! Она всегда была безвкусно экспансивна. Сколько лет мы не виделись? Двенадцать? Не могу сосчитать от неожиданности. Изменилась, надо ей отдать должное, немного, все так же хороша. Краем глаза пытаюсь понять, как реагирует мой викинг. Он видел ответный пакет, он уже начал было привставать. Заподозрит неладное, уедет, как раз и поезд подходит...
Вот уж не думала, что встретимся когда–нибудь. А почему говорили, будто ты свалил за бугор? Ты не представляешь, как я счастлива тебя видеть. Да, замужем. Таможенник, представляешь? Ну, не просто, большая шишка. Кто бы мог подумать, правда? Да, две девочки. Конечно красотки, спрашиваешь! А кто (проворный взгляд на мое кольцо) твоя жена? Нет, не вижусь, он как–то сошел с круга. Твой портрет так и висит у них на антресолях. Какая акварель? Масло! Ну и дырявая же у тебя память... Как мы с тобой тогда хохотали! Грудь потом неделю болела... Мы ведь там все на одном снимке, в Геленджике... Работает истопником, все пишет свой великий роман... Та же гатчинская дача, ну вспомни!
Даже до нее, врожденно бесчувственной к другим, наконец (минут через семь!) доходит, что встреча мне тягостна, но она не была бы собой, если бы позволила заподозрить, что она знает, что я это понял. Любую арену она должна покинуть с победой. Ее, оказывается, ждут, она жутко опаздывает. Вдвое более веселым голосом, чем требовали обстоятельства, она продиктовала свой телефон, чмокнула меня куда–то возле губ, обдав духами незнакомой, тревожно–арбузной гаммы, и умчалась в сторону Гражданки, излишне радостно махая из–за стекла.
Мой скандинав, оказавшийся французом, к счастью, все понял. Он терпеливо дожидался меня на скамейке, и никаких проблем с ним не возникло. Накануне он просто заблудился.
Никогда больше ни один знакомый или родственник ни в одном из мест, где мы действовали, не пересек нашу дорогу. Вот и верь после этого в теорию вероятности.
Больше всего хлопот нам доставил один симпатичный англичанин. Он прикатил в Киев на невероятно огромном, желтом «Воксхолле», не один (одиночки вообще были редкостью), а с женой. Жена отправилась осматривать город, и он пришел на встречу без нее. Это было необычно, чаще приходили в том составе, в каком приехали. Мы вышли из метро на станции «Политехническая», и, когда оказались на дорожке как бы за спиной у Политехнического института, он сказал, что это ему напоминает Кембридж.
Если это еще могло сойти за хорошую новость, то следующая была просто ужасна: оказывается, он думал, что перегрузка произойдет немедленно. Я и до того замечал, что инструктаж команд все чаще оставляет желать лучшего. Как видно, разболтались не только мы, разболтались и наши закордонные партнеры. Это открывалось в каких–то деталях. На третье, кажется, лето мы вдруг стали встречаться в десять ноль–ноль, в пятнадцать ноль–ноль и так далее. Тогда мы еще не поняли, что это был шаг к деградации всего нашего предприятия. Но куда больше меня и моих друзей поразило то, что с какого–то момента нам стали сообщать даты прибытия команд без двухдневного смещения. И не предупредив об этом! Вспоминаю наши недоумения: первый день — никого, второй — никого. Появляются на третий. «Что–то случилось?» — «Да нет, мы согласно расписанию в нашем туре». А нам надо сообщать в ответ даты каких–то своих обстоятельств. Как прикажете это делать? Со смещением или без?
Так вот, новоприбывшая пара еще рано утром извлекла груз из тайников, и сейчас он лежал в багажнике и на полу салона «Воксхолла», причем то и другое не запиралось. Еще в Бресте они обнаружили, что все замки сломаны. Мало того, через полчаса англичанин вдруг заявил, что не помнит, где оставил машину. Итак, незапертый и очень броский на вид (англичанин сразу честно сообщил об этом) желтый «Воксхолл» стоит неизвестно где, а его хозяин не способен думать ни о чем больше, кроме как о своей жене, с которой он договорился встретиться у их автомобиля.
Мы с ним на «Ниве» изъездили весь центр и прилегающие районы. Он говорил, что оставил машину на какой–то маленькой улочке, напоминающей парижскую, у него было очень ассоциативное мышление. Правда, много лет спустя я задним числом понял, что в Киеве и впрямь есть такие улочки.
Когда мы проезжали мимо Лукьяновского рынка, он вдруг закричал, как безумный, — увидел в толпе свою жену, которая, оказывается, тоже заблудилась. Дело шло к вечеру, и нам ничего не оставалось, кроме как отвезти несчастных в мотель «Пролесок», где они остановились. Мы же продолжали искать желтый «Воксхолл» и наконец около полуночи нашли его где–то на Печерске, на улице, обликом как раз совершенно не парижской, а целиком словно бы перенесенной из советского 1940 года.